Андрей Черкасов о книге Николая Барабанова "Льдинки-лысинки"
1. авг. 2019,
Нет комментариев
Мне кажется важным наглядный переход одного большого целого в другое:
как из текстов, опубликованных в двух блогах автора в Живом Журнале,
сразу собирается книга, минуя промежуточные стадии (типа журнальных
публикаций etc.); как линейный поток текстов преимущественно неясного
статуса (да, стихи стихами, а вот остальное?) распадается, чтобы снова
притянуться друг к другу — уже согласно другим законам. И второе:
тексты, вошедшие в книгу, написаны с 2004 по 2011 год, и это очень
внятно высвечивает то обстоятельство, что зияния, требующие заполнения,
есть уже не только в неподцензурной советской литературе, но и в совсем
недавнем и, тем не менее, явно прошедшем времени.Источник: "Воздух", 2017, №1
Анна Глазова о книге Николая Барабанова "Льдинки-лысинки"
1. авг. 2019,
Нет комментариев
В книге Николая Барабанова (бывшего жж-юзера Бонечкина) изобретена
особая техника: страшненькие диминутивушки. Это чистый фольклор
неприметной мелкой нечисти, в любой момент ныряющей в худющую из
щёлочек, наложенный на фольклорную же жалостливость к малому, сирому. А
потом это помножено на обдуманность, мыслительность: дайте за что
умирать кусочек, когда пытают, кусманчик, чтобы не болтать.
эй,
кому пирожки горячие? / мы людишки кому раскорячены? // кому жар-птица в
духовке? / чудо-юдо в микроволновке? / в пирамидке кому бородки /
завалялся в каше топор? // красный конь — копыту по сковородке / чёрный
ворон — кочегару в депо
Источник: "Воздух", 2017, №1
Денис Ларионов о книге Николая Барабанова "Льдинки-лысинки"
1. авг. 2019,
Нет комментариев
Стихи Николая Барабанова могут быть сопоставлены с опытами
неопримитивизма, «инфантильного письма», даже с садистскими стишками
Олега Григорьева. Но в целом в этих стихах представлен довольно
гармоничный — хоть и не лишённый болезненного трепета — взгляд на мир.
Можно вспомнить героев Уильяма Фолкнера или Саши Соколова, которые могли
бы писать такие стихи, но гораздо важнее понять, почему так пишет
Барабанов. Вряд ли подобное письмо выполняет трансгрессивную функцию,
скорее, это своеобразное символическое описание жизни частного человека,
который обращается к языку детских стишков как к фильтру, позволяющему
«ласкаться с пауками», но и уберегающему от разрушительного хаоса.попе́ть колопи́ть / что сие значит? / приснилось вот и значит / попеть / колопить / что-то там про улыбание / философский, в общем-то, текст / проснулся / мандаринчик скушал / и всё забыл / только попеть колопить / может, ебать колотить? / да нет / хуй проссышь? / нет / там была связка тождества / и развёрнутое доказательство / попеть=колопить / вот так всегда / гадости гениальные снятся / тексты высокого накала / просыпаешься / и всё / не попеть / и не поколопить
Источник: "Воздух", 2017, №1
Василий Бородин о книге Николая Барабанова "Льдинки-лысинки"
1. авг. 2019,
Нет комментариев
Первая книга автора, известного в 2000-е в Живом журнале как bonechkin,
наводит на резкость всё, что мы помним о духе поэзии и короткой прозы
2000-х — своеобразном ренессансе и самоотмене-изнутри той суммы
художественных и жизнестроительных тенденций, которую до сих пор проще
всего называть андеграундом. Написанные, как кажется сначала, узнаваемым
и уже принадлежащим истории способом специфических, от слова к слову,
сдвигов-ускорений-взрывов, эти тексты производят освободительный эффект и
вообще нужны-сейчас не как — для своего времени — эстетически
новаторские, а как — именно на нынешнем общем фоне — этически
независимые и мощные. Та сугубо языковая чёрная клоунада на материале
изнанки собственной внешней и, преимущественно, внутренней жизни, что у
Егора Летова вела к встрече с, так сказать, высшим, у Василия Ломакина —
ветвится нескончаемым фракталом в привычно-хтоническую пустоту и тоже
освобождает от себя человека, у Барабанова действует как рентген:
читатель не может сказать этим текстам «это не про меня», и рутинный
самовоспроизводящийся «ужас себя», оказываясь на свету безжалостной
осознанности, предстаёт — не поймёшь, ерундой или смертным приговором.
Писать о том, о чём написаны тексты Барабанова, трудно даже в режиме
многослойного остранения: патологии восприятия или влечения,
затянувшиеся и проевшие жизнь химические приключения или страх давно уже
взрослого человека перед невротической тиранией родителей, — при этом
подлинный «лирический герой» Барабанова находится скорее вне этих
узнаваемых ситуаций, он вообще почти не антропоморфен: это какой-то
ничей ниндзя из нескольких пикселей, переводящий всё происходящее в плоскость, буквально расплющивающий любую проблематику,
как бездомный расплющивает пяткой ботинка пустую пивную банку. Это
расплющивание (материала реальности) кажется сейчас главной доблестью и
главным же тупиком языка всего авангарда и поставангарда, стратегией
беспримесно аскетической и героической, и встречи с более или менее
новыми текстами, следующими такой стратегии, сейчас редки — и вызывают
ту смесь радости и священного ужаса, за которой не может не последовать
хотя бы частичного обновления собственных способов думать.я был в степи среди своей родни / и привели барашка пастухи / барашек был весёлый как они / сказала мама: коля, не смотри // но всё ж украдкой я из-за плеча / оружье над барашком осветил / барашек умер, но цела земля / отец как нож пропал в её шерсти
Источник: "Воздух", 2017, №1
Геннадий Авдеев «Трип в носочках из сусанинских ниток»
1. авг. 2019,
Нет комментариев
Геннадий Авдеев «Трип в носочках из сусанинских ниток»
Николай Барабанов. Льдинки-лысинки
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2017
Николай Барабанов. Льдинки-лысинки: Тексты 2004–2011. Послесл. И. Ахметьева. – М.: Humulus lupulus, 2017. – 80 с.
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2017
Николай Барабанов. Льдинки-лысинки: Тексты 2004–2011. Послесл. И. Ахметьева. – М.: Humulus lupulus, 2017. – 80 с.
В первую книгу Николая Барабанова вошли, как следует из аннотации, тексты середины – конца нулевых. О самом авторе известно немного: родился в Москве, окончил философский факультет МГУ, работал журналистом и букмекером, перебрался в Петербург, где сейчас и живёт. Писал ли он что-нибудь после обозначенной даты – тоже неясно.
Человек, впервые взявший книгу Барабанова в руки, наверняка столкнётся с обескураживающим эффектом – будто в некоей волшебной оптике ему выписали своеобразные очки, уменьшающие всё, на что направлен взгляд. Заяц под таким прищуром последовательно превращается в ползайца, затем в зайчика, а потом – в зайку, хлеб – в сперва кажущийся уютным хлебушек, Жучка и вовсе низводится до почти неразличимого жучка. Одновременно с уменьшением что-то начинает происходить и с физикой самих предметов, с их свойствами, отношениями между собой. Вдруг выясняется, что такая миниатюризация – процесс далеко не безобидный: иногда оптику как будто клинит, перекашивает, отчего кажется, что стёкла в этих очках – вовсе и не стёкла: то ли осколки опасного зеркала, то ли какая-то наледь, льдинка, вставленная в оправу.
И вот тут наступает самое интересное: начав пристально вглядываться в неожиданно открывшиеся бездны, полные мелких движений, суетных вздохов, навязчивых состояний, неврозов, ежеминутных самосожалений и вспыхивающих пожаром восторгов, вдруг забываешь, что, собственно, происходит и с чего всё началось.
Мир «Льдинок-лысинок» невероятно токсичен. Карик и Валя тут летают не на стрекозе, а на собственных страхах, длинной загадочной пилюле. Падая в траву, они обнаруживают там укрывшегося последним листом Василия Розанова, а если еще поищут, то найдут потерянную ногу Бориса Лунина, комарика, управляющего вселенной, и много чего ещё, оголтело расползающегося под светом карманного фонарика в разные стороны.
Формально книга делится на две части: в первой размещены тексты, которые можно условно отнести к регулярному стиху, вторая состоит из вспышек, однострочных озарений, наблюдений, метких и – всегда – парадоксальных. «Сшей мне пижамку, упанишадкин», – просит автор. Для чего? Лишь для того, чтобы прикрыть «грудь в пёрышках за взятие бородинской крошки».
молюсь, чтобы жизнь холодка была коротка. греясь, отрицаю из сострадания сахар. ведь чай не сахар, жизнь сахарка не сладка.
Бормоталочки, если как следует захотеть, развернутся в детальное изложение состояния успевшего застопорить себя персонажа (где именно его пронзил инсайт – неважно: в вагоне поезда или при взгляде на схему станций метро, с каждой из которых приходит понимание – куда именно движется этот вагон).
«полежаевская – демьян бедный. октябрьское поле – революция. щукинская – хитрый купечик. тушинская – крепкий купечик. сходненская – тревожный купечик. планерная – ад.
на сходненской всех крепких купечиков пускают на органы распознавания ада».
Статическое электричество, вопреки всем законам, здесь накапливается из пыли, секундных обмороков, немотивированных желаний пограничных состояний, метких, но подсмотренных неизвестно где наблюдений.
Волны лишенного всякой гуманности ужаса, абсолютно боулзовского, отрешенного, могут неожиданно смениться уютной седативной чесоткой, превратиться в дрожание волоска, шерстинки, зацокать по-беличьи, застучать сапожком звонко, но лишь затем, чтобы потом вновь зажать рот руками: «зато я не выболтал миру мглу».
Подобные заклинательные практики и есть суть поэзии. Сражаться с хаосом можно не только бодрым чириканьем – настоящий пограничник знает, как устроен его заслон, и что произойдет, если через колючку все-таки переберётся суставчатое тело.
С другой стороны, если лирический герой все-таки решается заговорить, то каждая строка, каждое слово бьют точно в сердце, не оставляя шансов на осмысление или попытку анализа.
если встречу Настеньку, я скажу:
пойдём я тебя каким-нибудь супчиком накормлю?
иду, думаю: я желтеющий, скрюченный персонаж
ты мой малыш, мой кроличек, воды дашь?
Хочется надеяться, что дверь в сокровенный чуланчик, которую, судя по всему, владельцы давно забили гвоздями и заклеили обоями в несколько слоёв, когда-нибудь вновь распахнётся.
Источник: журнал "Волга, №3, 2017