"Брежнев и сила поэзии" (А. Семенов)

В день памяти Леонида Ильича Брежнева Prosodia публикует рецензию на книгу сочинского поэта Даниила Да «Гимотроп». Название сборника взято из стихотворения генсека 1927 года.

Интригующее и обманчивое название книги сразу заставляет обратить на себя внимание. Думаешь: «Гимотроп, гимотроп… Конечно, где-то я это уже слышал, только не могу вспомнить…». Подсказка приходит в виде стихотворного эпиграфа, но имя автора эпиграфа ещё больше сбивает с толку – Л.И. Брежнев? Но при чём тут стихи? Обратившись за помощью к Гуглу, выясняешь, что, действительно, в молодости Леонид Ильич пробовал писать, и как раз из сохранившегося стихотворения Брежнева и взята строчка «это было в Лозанне, где цветут гимотропы».

Дальше Брежнев то тут, то там появляется в стихах Даниила Да, например, в виде доброго старика, почти домашнего духа, а «местом действия» нередко становится дача с её природными обитателями:

Добрый Брежнев, плюшевые брови
Дедушка в пижаме голубой
Дачкой летней, где-то на балконе
В перелесок щурится совой (с. 13).

Наряду с дачей и генсеком частым образом в текстах является южный город, описанный с бытовыми подробностями и именами собственными его жителей:

Вышел из ресторана полночного хулиган –
Размик, Гургенчик или кто-то похожий на них.
Оглянулся – Морпорт, рядом большой фонтан… (с. 32).

Эти «релаксирующие» картины контрастируют с эмоциональным фоном книги – тревогой и абсурдом. Тревога вездесуща и немотивированна, она составляет как бы подложку бытия:

Сколько ни озирайся – враг постоянно здесь,
Вертится рядом, манит из-за угла (с. 32).

В то же время тексты полны абсурда (тут вспоминается и название книги), причём абсурд может сочетаться с воспоминаниями детства, с детским взглядом на мир:

Я проснулся. Мне было так грустно.
Я пытался покинуть свой дом.
Золотистые крылья мангуста
Распростёрлись над детским челом (с. 19).

Однако тревогу и абсурд бытия скрашивают простые бытовые радости, как, например, в другом стихотворении-воспоминании о детстве:

Над рекой, где голос птичий,
Лёгкий дым летит в эфир.
Папа кипятит на спичке
Рыбий сморщенный пузырь (с. 33).

Но, возможно, главным противоядием от экзистенциальных проблем является сама поэзия:

Голубя тело, летящее между домами,
Солнечный свет прерывает. Сменилась холмами
Даль за окном, и бежит вдоль оврага собака,
И пограничник, проснувшись, читает опять Пастернака (с. 81).

В подавляющем большинстве текстов книги применено силлабо-тоническое стихосложение, при этом используемые размеры, ритмы и строфика очень разнообразны. Кроме того, автор смело вводит цитаты и оммажи классикам, например:

Выпьем с горя, где же кружка
Говорит одна лягушка
Сердцу будет Мавзолей (с. 59).

Или:

Есть в котике зеленоглазом
Довольно неприятная черта (с. 76).

Таким образом, в 2019 году Даниил Да показывает нам жизнь «эпохи застоя»: отсюда образ Брежнева, отсюда и абсурдное мироощущение, и «усыпляющие бдительность» классические размеры, которые как будто говорят: «всё хорошо, всё так и будет продолжаться во веки веков». В таком мире человек неизбежно начинает отчетливо ощущать бессмысленность происходящего, бесцельность жизни, как в тексте с посвящением «м.п.»:

Горит бессмыслицы ничто
И ничего уже не значит.
Лишь мальчик в розовом пальто
Бежит, и падает, и плачет (с. 125).

Или в концовке одного из стихотворений цикла «Южная ночь»:

Ох, нелегко просыпаться, когда тебя в общем-то нет.
Тут не поможет ни пиво, ни рог молодого вина.
Да и куда просыпаться? Стоглазая южная ночь
Аргусом зорким следит. Не отпустит уже никогда (с. 21).

И при этом лирический субъект не утрачивает способности испытывать радость жизни, но эта радость скорее удивляет его: своё собственное исчезновение он готов принять как норму:

За что мне эта теплота
За что мне этот лес
За что мне это красота
За что я не исчез (с. 137).

Естественно предположить, что такая «книга о застое» с эпиграфом из Брежнева посвящена политической повестке. Вспомним также, что открывается она характерным текстом про «царя», который держит нас за шею – вроде бы ещё не душит, но «бесстрастно считает пульс»:

Ощути под подбородком
Длани нежные царя.
Как туман невинно-кроткий
Альвеолы холит водка,
Белым пламенем горя.

Царь невидимый, но властный
Пульс считает твой бесстрастно:
То отпустит, то сожмёт.
Дунет в тонкую гребёнку,
Загрохочет в перепонках
Поднимающийся лёд.

Мутноватые наплывы
Неспокойного стекла
Натекут с нездешней силой,
Упоив дворцы и виллы
Сладким безразличьем зла (с. 7).

И всё же сводить главную идею книги к политическому высказыванию мне представляется неверным. Даниил Да принимает в свои тексты многое, что достаётся ему в наследство от прежних эпох: размеры, лексику, образы, даже несуразным гимотропам нашлось место. Но всё это переплавляется автором и приобретает новый смысл – рождается оригинальная поэтика, так же, как сами «гимотропы» когда-то родились из искажения «гелиотропов». Даниил Да демонстрирует нам одну из версий преемственности, когда информация в процессе передачи может искажаться до неузнаваемости и в результате порождать новые смыслы. В связи с этим можно думать, что книга Даниила Да в первую очередь – о самой поэзии. В реальности никаких гимотропов нет. Но теперь они существуют – силой поэзии.

Автор рецензии - Александр Семенов.
Источник: Prosodia, 10.11.2020

"Гимотроп" в хронике поэтического книгоиздания журнала "Воздух" (Д. Ларионов)

Написанные в последние несколько лет поэтические тексты Даниила Да можно считать примером «психоделического историзма»: мотив изменённого сознания в них часто связан со стремлением проникнуть в ткань советского прошлого, пережить его ещё раз — как магический опыт, который принадлежит одному, но может быть разделён и с другими (как и любой аффект). В этом кроется специфическая узнаваемость его стихов, построенных на интертекстуальных перекличках, которые, как это часто бывает, позволяют расчертить стратегию интерпретации этих сложных и красивых текстов. Так, например, несуществующее растение, давшее название книге, родилось в стихотворении юного рабочего (и будущего генсека) Леонида Брежнева, оплакивающего в 1923 году убитого дипломата Воровского. Брежнев возникает и в других текстах книги — как героический или напротив, уютно-домашний персонаж исторического трипа, сбивающий с ног своим правдоподобием. Погружение в этот трип позволяет поновому взглянуть на творчество тех, с кем автор ведёт нескончаемый диалог: от Анненского и Сологуба до Ковенацкого и Пепперштейна.

Я купил две тетради для записи слов, / А быть может — для записи снов. / И туда поместил сорок тысяч ослов, / Имена невесёлых слонов. // И туда поместил я такую тоску, / От которой горят кирпичи. / Дядя Мика из Питера крикнул «ку-ку» / И пропал в беспокойной ночи. // И к нему на сигнал пионерской трубы // Полетели ослы и слоны. / Обогрели, протёрли, почистили лбы / И всего принесли, пацаны.

Автор рецензии - Денис Ларионов.
Источник: "Воздух", №39 (2019).

"Гимотроп" в хронике поэтического книгоиздания журнала "Воздух" (Д. Суховей)

Третья книга поэта (первые две выходили в 1993 и 2015 годах) включает стихи последних трёх лет и разворачивается как обратная перспектива фантасмагорически осмысляемой политической истории ХХ века — от Брежнева, чья Малая Земля видится иной планетой, до Ленина, который, кажется, водочку-то и не особо любил. Заметная часть книги — циклы «Южная ночь» и «В деревне».

— Вот поэтому и еду я в автобусе... / Вдруг глаза его большими стали: / Где болтались дяденьки с вопросами — / Лист тяжёлой опустился стали. // И уже бегут от санатория / Огненные шарики матросов, / И к прохожим лезут так настойчиво, / И печенье на полу разбросано. // И смеётся, проклиная ягодки, / Как пружина скрученный Серёжа. / На вокзале скоро выходить ему, / А он об этом даже думать не может.

Источник: "Воздух", №39 (2019).

"Братство кольца неудачи". Александр Самойлов о книге Даниила Да "Гимотроп"

Владелец книжного магазина "поэзия" Александр Самойлов записал видеообзор книги Даниила Да "Гимотроп".

Лев Оборин: "Ленин ползет на крышу, Брежнев умирает, а Петросян страдает"

Московский по месту жительства, но сочинский по рождению и духу поэт Даниил Да стал известен широкой публике (относительно широкой — не будем обманываться насчет величины поэтической аудитории) в 2015 году, когда попал в короткий список премии Андрея Белого. До этой даты, однако, была долгая биография в поэзии и искусстве, разработка приемов, которые в полной мере сказались в «Гимотропе».

Название сборника пришло из курьезного стихотворения Леонида Брежнева: в 1927 году будущий генсек, в то время — полуграмотный молодой рабочий маслобойного завода, написал стихи на смерть советского дипломата Вацлава Воровского. «Это было в Лозане, где цветут гимотропы, / где сказочно дивные снятся где сны. / В центре культурно кичливой Европы, / в центре красивой как сказка страны». Для заинтересовавшихся продолжением есть гугл, а мы продолжим про Даниила Да. Дело в том, что Брежнев в этом сборнике что-то вроде доброго гения, домашнего божества-лара. Небывалый гимотроп, плод союза поэзии Северянина и Вертинского с ухом курского рабочего, — это почти что символ. Он, пожалуй, близок к экзотическому цветку тоталитаризма, про который любит говорить Владимир Сорокин, но в то же время саморазоблачителен, как всякое «сиськи-масиськи» и «сосиски сраны». Вроде должно быть страшно (у Брежнева, на минуточку, была под рукой ядерная кнопка), но нет:

Алый клюв пеликан
Раззевает зело,
Выпуская на нас

Крепостных недовольных
Бессильное зло,
Расточительный газ.

На волне радиолы
Поет соловей.
Ядовитый озноб.

И под шелест тяжелый
Ветвистых бровей
Вновь растет гимотроп.

Это «вновь» можно, конечно, трактовать как возврат неказистой позднесоветской тоталитарщины («мои брови жаждут крови»), но в других текстах тревога снимается или видоизменяется. Например, в стихах о раннем детстве Брежнев становится частью успокоительного окружения: «Добрый Брежнев, плюшевые брови / Дедушка в пижаме голубой / Дачкой летней, где-то на балконе / В перелесок щурится совой». Смерть же Брежнева приходится на десятилетие поэта — возраст, скажем так, более экзистенциальный; кода этой темы в «Гимотропе» — ода «На смерть Брежнева». Она заканчивается мандельштамовской реминисценцией: «…благословляет / Из-под земли жующий губы Брежнев» (не пародия и не издевка, а, что ли, постирония), а перед этим взрослый повествователь, прибегая к нарочитым аберрациям, вспоминает печальное событие:

Уроки кончились до наступленья снега
И кипарисы карликами стали.
Над всей страной возвышенная нега
Сменилась волнами осознанной печали.



Морская галька грозно грохотала
О волнорез у пляжа «Заполярья».
Вороны с клювами из черного металла
Закрыли крыльями круг огненный, солярный,

Схватили мой портфельчик, где тетради,
И унесли в прекрасное далеко.
И Петросян, кривляясь на эстраде,
За сердце взявшись, взвыл: «Как одиноко!»

В конце концов, бог с ним, с покойным генсеком: кипарисы и галька гораздо важнее, и все жуткие, одические и балладные признаки тут смягчены — так действует ноябрьский климат Сочи. Не хотелось бы, чтобы читатель решил, будто «Гимотроп» — книга про Брежнева. И не только потому, что тут есть и Сталин, и Ленин (превращающийся в кого-то вроде старика Козлодоева: «Лезет к вам из прошлого с приветом / Жаром страсти движимый Ильич»). На самом деле «Гимотроп» — ностальгический гимн миру, который всегда был у русской поэзии под боком, но попадал по большей части в шансон про шашлычок под коньячок. В сочинских декорациях гораздо уместнее отсылки к символизму — причем не к настоящему, а к символизму понарошку: стихи Даниила Да порой звучат как продолжение знаменитых пародий Владимира Соловьёва, тех самых, где «мандрагоры имманентные» и «ослы терпенья и слоны раздумья». Это тонкая игра с наивом (нарочно спутать фавна с мавром), с безудержной и любовной романтизацией обыденности. Вот, например, стихотворение из обширного сочинского цикла «Южная ночь»:


Встань в полтретьего, выйди из дома,
Мимо баков помойных пройди.
Огоньком нелюбви незнакомым
Тлеет сердце в груди.

Кто скривил эти дивные пальмы,
Кипарисы согнул не щадя,
Кто собак посадил у хинкальной
Наблюдать как едят?

Шевельнется в кустах лавровишни,
Подгибая натруженный ласт,
Человек, перекачанный лишним,
Побежденный схоласт.

Полыхнет беспокойное око
И в вершинах далеких холмов
Станет эхо неслышное охать,
Удивляясь само.

Сквозь решетку протянет к дороге
Свою голову длинный павлин
И завоют в тоске осьминоги
Из разбитых витрин.

Все ощущения тут обстоятельны, насыщены деталями, топографией — и как бы предугаданы заранее («шевельнется», «полыхнет», «станет»). Собственно, в роли Сивиллы — большая русская поэтическая традиция, которую Да прекрасно знает и не без иронии использует. В книге можно обнаружить ритмические отсылки к Пастернаку, Поплавскому, Тютчеву: «Есть в котике зеленоглазом / Довольно неприятная черта…». Котик — еще один сквозной персонаж книги, олицетворение домашнего, слегка клаустрофобного уюта, которому противопоставлен неприятный мир мегаполиса («Гольяново скалится нервное»). Но московские и «отвлеченные» стихи, в основном написанные в 2016–2017 годах, по сравнению с сочинскими немного проседают, порой кажутся автоматическими. Подлинная распевность у Даниила Да там, где «лишь торговец мандарином / Зыбкий замочив товар, / Под чинаром благочинным, / Кудри кутая в овчину, / Смотрит на янтарный шар». Перед нами тексты, написанные будто по заветам умозрительной поэтической теории малых дел, а поскольку это теория не самая оригинальная, роль играет мастерство воплощения. Книга Даниила Да сделана умно и непринужденно и благодаря этому вызывает искреннюю симпатию.

Источник: "Горький", 27.09.2019

Игорь Гулин о книге Даниила Да "Гимотроп"

Московско-сочинский поэт Даниил Да — автор, кажущийся принципиально маргинальным, обочинным. Быть маргиналом в современной поэзии сложно. Это подразумевает наличие столбовой дороги, общепризнанных иерархий. В данном случае речь о другом — не о стилистической или социальной эксцентрике, а о принципиальном внимании к тому, что внимания будто бы не заслуживает: к мелкому, жалкому, неприглядному в себе и в мире. Скорее даже не о внимании, а, наоборот, утрате фокуса. Взгляд соскакивает с дороги на обочину в самом прямом смысле: нечто торчит из-под лопуха, раздражает, манит и, будучи замечено, обретает над взглядом странную власть.

Вместе с тем стилистически тексты Да кажутся неожиданно традиционными, почти старомодными. Это пестуемая традиция тревоги, храброй неуверенности, идущая от романтических баллад через Сологуба, Клюева, обэриутов и Поплавского, стихи героев Мамлеева. Все они так или иначе появляются здесь: цитаты служат камертоном, настраивающим голос на такую волну, что от его звучания привычная реальность слегка трескается. За узнаваемыми пространствами — позднесоветской дачи, московской окраины, облупленного санатория — просвечивает другой, чарующе-бредовый мир. Там правит смешная и грозная сила. У этой силы есть любимые проводники, существа, стоящие одной ногой в нездешнем,— коты, наркоманы, горбуны, сенильный Брежнев (один из самых трогательных персонажей мифологии Да, что-то вроде кэрролловского Черного короля, которому, возможно, снится весь мир, в котором мы живем). Сила эта ничего особенно не хочет от путешественника, но треплет его нервы, покусывает душу, так что тот и сам понемногу теряет человеческий облик, становится одним из фигурантов кромешного бестиария. Там, по ту сторону границы, обретается странное тепло, абсурдная надежность, недоступные в мире обыденном,— незаконное и незаслуженное второе детство.

«За что мне эта теплота / За что мне этот лес / За что мне эта красота / За что я не исчез // Не заслужил, не заслужил / Никак не заслужил / Весь год я так ничтожно жил / День изо дня грешил // Но видно кто-то добр ко мне / И милует меня / И ставит блюдце с молоком / На хвою возле пня // И чешет на затылке шерсть / И щеткой трет рога / И говорит: такой как есть / Ты нужен мне пока».

Источник: журнал "Коммерсантъ Weekend" №27 от 23.08.2019, стр. 24